Некоторым ведь больше нечего и делать, как только говорить. Есть такое призвание.
Ну, пусть эти «некоторые» и переезжают. А я терпеть не могу никаких перемен!
Все это мертвецы, спящие люди, хуже меня, эти члены света и общества!Разве это не мертвецы? Разве не спят они всю жизнь сидя? Чем я виноватее их, лежа у себя дома.
Да, долг — это демон, бес, которого ничем не изгонишь, кроме денег!
Дела‑то своего нет, они разбросались на все стороны, не направились ни на что. Под этой всеобъемлемостью кроется пустота, отсутствие симпатии ко всему!
Ведь это не одна любовь, ведь вся жизнь такова… — вдруг пришло ему в голову, — и если отталкивать всякий случай, как ошибку, когда же будет — не ошибка? Что же я? Как будто ослеп.
Жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать ее!
Да, на словах вы казните себя, бросаетесь в пропасть, отдаете полжизни, а там придет сомнение, бессонная ночь: как вы становитесь нежны к себе, осторожны, заботливы, как далеко видите вперед!
Самолюбие – соль жизни!
Я отравился и отравил вас, вместо того чтоб быть просто и прямо счастливым.
Или я не понял этой жизни, или она никуда не годится.
Какая истина, и как она проста!
Я уклоняюсь только от роли любителя: это сомнительная, да и трудная роль!
— Заниматься! Заниматься можно, когда есть цель. Какая у меня цель? Нет ее.
— Цель — жить.
Трудно быть умным и искренним в одно время, особенно в чувстве.
Ведь она его любит, — в ужасе подумал он, — сама сказала: как друга — говорит она, да это ложь, может быть бессознательная… Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает.
Да, страсть надо ограничить, задушить и утопить в женитьбе.
Что это все они как будто сговорились торопиться жить?
Ведь есть же этакие ослы, что женятся!
Когда не знаешь, для чего живешь, так живешь как-нибудь, день за днем, радуешься, что день прошел, что ночь прошла, и во сне погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра.
Любовь – претрудная школа жизни!
Недаром говорят, что женщинам верить нельзя: они лгут и с умыслом — языком, и без умысла — взглядом, улыбкой, румянцем, даже обмороками…
Разве любовь не служба?
Воспоминания — или величайшая поэзия, когда они — воспоминания о живом счастье, или — жгучая боль, когда они касаются засохших ран…
Но ведь любить можно мать, отца, няньку, даже собачонку: все это покрывается общим, собирательным понятием «люблю», как старым…халатом.
Страсть! Все это хорошо в стихах да на сцене, где в плащах, с ножами, расхаживают актеры, а потом идут, и убитые и убийцы, вместе ужинать…
Я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви.
Воспоминания — один только стыд и рвание волос.
Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает.
Любить можно мать, отца, няньку, даже собачонку: всё это покрывается общим собирательным понятием «люблю».
