Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя.
Бывает, что-то не клеится, плохо выходит, и в то же время чувствуешь что-то хорошее. Вспомнишь о хорошем и поймешь: это весна.
Удача — это мера счастья в ширину, а неудача — есть проба на счастье в глубину.
Без юмора живут только глупые.
Мы часто видим, что мужчина кое-какой, а женщина превосходная. Это значит, мы не знаем скрытого достоинства этого мужчины, оцененного женщиной: это любовь избирательная, и, вероятно, это-то и есть настоящая любовь.
… Надо мечтать как можно больше, как можно сильнее мечтать, чтобы будущее обратить в настоящее.
Для иных природа — это дрова, уголь, руда, или дача, или просто пейзаж. Для меня природа — это среда, из которой, как цветы, выросли все наши человеческие таланты.
Потому мы радуемся, попадая в природу, что тут мы приходим в себя.
Зверь знает всё, но не может сказать. Человек может сказать, но ничего не знает.
Нужно, чтобы каждый человек нашёл для себя лично возможность жить жизнью высшей среди скромной и неизбежной действительности каждого дня.
В любви можно доходить до всего, всё простится, только не привычка.
Хоть бы минутку побыть с самим собой и собраться с силами — вот это нужно человеку, иначе он вывёртывается весь наружу и в своих делах не узнаёт себя самого.
Любовь — это значит бороться за любимого человека.
Библиотекарь Павлов (…) в пасхальную ночь забрался в чайную в Квашенках, где перед обедней собираются мужики, и вдруг начал читать лекцию о происхождении человека от обезьяны. Эффект, говорят, был необыкновенный, будто бы старики даже увлеклись и опоздали к обедне. Между прочим, один, выслушав лекцию, прислал записку с вопросом: «Если человек происходит от обезьяны, то почему же в настоящее время от обезьяны рождаются только обезьяны, а не люди, почему теперь это прекратилось».
Стучат в калитку. Я из форточки: — Кто там? Тонкий женский или детский голосок: — Здесь живет литер… атор? Я переспросил: — Писатель Пришвин? Ответ: — Сейчас посмотрю. И, видимо, читает вслух по записке: — Комсомольская, 85, дом Пришвина, Литер Атор. Спускаюсь вниз, открываю калитку. Входит во двор здоровенная девица. — Вы Литер Атор? — спросила она. — Я сам. И она пригласила меня читать на вечере Куркрола при МТП. — Не знаю, — сказал я, — не понимаю даже, что значит Куркрол. — Товарищ Атор, — изумилась она, — как же так вы не знаете: Куркрол — это курсы кролиководства. Такие вот бывают недоразумения с этими сокращениями постоянно.
Если бы я, например, пришел в РАПП, повинился и сказал, что всё своё пересмотрел, раскаялся и готов работать только на РАПП, то меня бы в клочки разорвали (так было, например, с Полонским и со многими другими). Причина этому та, что весь РАПП держится войной и существует врагом (разоблачает и тем самоутверждается) , своё ничто, если оно кого-нибудь уничтожает, превращается в нечто.
«Обломов». В этом романе внутренно прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мёртво-деятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая «положительная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское «неделание». Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою. В романе есть только чисто внешнее касание огромного русского факта, и потому только роман стал знаменит. Антипод Обломова не Штольц, а максималист, с которым Обломов действительно мог бы дружить, спорить по существу и как бы сливаться временами, как слито это в Илье Муромце: сидел, сидел и вдруг пошёл, да как пошёл! Вне обломовщины и максимализма не было морального существования в России, разве только приблизительное.
Потому мы радуемся, попадая в природу, что тут мы приходим в себя.
Правда — это значит победа совести в человеке.
Стремление к простоте жизни является у сложнейших душ, а все простое стремится к сложности.
Идеал – движение: горе и счастье одинаково могут открыть и закрыть путь.
Ближе всех к природе рождающая женщина: она одной стороной даже сама природа, а с другой — сам человек.
Брак есть средство спасения себя от страсти в любви.
Любовь на земле есть единственная достойная удивления сила.
Радость и счастье — это дети любви, но сама любовь, как сила, — это терпение и жалость.
Подлинная любовь не может быть безответной, и если все-таки бывает любовь неудачной, то это бывает от недостатка внимания к тому, кого любишь. Подлинная любовь, прежде всего, бывает внимательной, и от силы вниманья зависит сближение.
Начало любви — во внимании, потом — в избрании, потом — в достижении.
Мужчина должен быть властелином своего чувства, женщина должна отдаться — на этом построена вся человеческая жизнь.
Мир на земле возможен лишь при каком-то гармоническом соотношении души с разумом. Господство же разума приводит к голой технике и к войне.
Мудрец под конец жизни понимает, что смерть страшна только со стороны, для близких людей, но для себя смерти нет, и сам человек в себе как родится бессмертным, так и уходит от нас…
Всем научились пользоваться люди, только не свободой. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью гораздо легче, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут мечтой о свободе. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать…
Иду вперёд силой веры своей в лучшее, а путь расчищаю сомнением.
Я хотел бы так полюбить, чтобы не мною любовь владела, эта слепая сила, а я сам бы стал её хозяином.
Нам предстоит эпоха коротких, сильных слов, подобных редким крикам летящих журавлей.
Идеал – движение: горе и счастье одинаково могут открыть и закрыть путь.
Мой враг в творчестве – это прежде всего моё собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий и на этом повторении строить своё благополучие.
Охранять природу — значит охранять Родину.
Правда — это значит победа совести в человеке.
Подлинная жизнь — это жизнь человека в связи с его близкими: в одиночку человек – это преступник, или в сторону интеллекта, или же в сторону бестиального инстинкта.
Матерное слово — это анархическое разрешение дипломатических и моральных запутанностей.
Подлинная любовь не может быть безответной, и если все-таки бывает любовь неудачной, то это бывает от недостатка внимания к тому, кого любишь. Подлинная любовь, прежде всего, бывает внимательной, и от силы вниманья зависит сближение.
Нравственность есть отношение силы разума к силе чувства. Чем сильнее чувство и чем ближе к нему разум, тем больше человек в его человеческом деле. Есть чувства, восполняющие и затемняющие разум, и есть разум, охлаждающий движение чувств.
Красота спасет Мир, если она добра. Но добра ли она? Не красота спасет Мир, а светлые помыслы. Ибо какой прок от надменной и безбожной красоты?
Как самая романтическая любовь почти всегда кончается постелью, так и самая многообещающая власть кончается плахой.
Стремление к простоте жизни является у сложнейших душ, а все простое стремится к сложности.
Ближе всех к природе рождающая женщина: она одной стороной даже сама природа, а с другой — сам человек.
Ближе всех к природе рождающая женщина: она одной стороной даже сама природа, а с другой — сам человек.
Красота спасет Мир, если она добра. Но добра ли она? Не красота спасет Мир, а светлые помыслы. Ибо какой прок от надменной и безбожной красоты?
Для иных природа — это дрова, уголь, руда, или дача, или просто пейзаж. Для меня природа — это среда, из которой, как цветы, выросли все наши человеческие таланты.
Нравственность есть отношение силы разума к силе чувства. Чем сильнее чувство и чем ближе к нему разум, тем больше человек в его человеческом деле. Есть чувства, восполняющие и затемняющие разум, и есть разум, охлаждающий движение чувств.
… Надо мечтать как можно больше, как можно сильнее мечтать, чтобы будущее обратить в настоящее.
Мы часто видим, что мужчина кое-какой, а женщина превосходная. Это значит, мы не знаем скрытого достоинства этого мужчины, оцененного женщиной: это любовь избирательная, и, вероятно, это-то и есть настоящая любовь.
Нам предстоит эпоха коротких, сильных слов, подобных редким крикам летящих журавлей.
Всем научились пользоваться люди, только не свободой. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью гораздо легче, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут мечтой о свободе. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать…
Зверь знает всё, но не может сказать. Человек может сказать, но ничего не знает.
Охранять природу — значит охранять Родину.
Удача — это мера счастья в ширину, а неудача — есть проба на счастье в глубину.
В основе творчества лежит поведение писателя. Он должен соблюдать в поступках величайшую осторожность.
Бывает, что-то не клеится, плохо выходит, и в то же время чувствуешь что-то хорошее. Вспомнишь о хорошем и поймешь: это весна.
Иду вперёд силой веры своей в лучшее, а путь расчищаю сомнением.
Нужно, чтобы каждый человек нашёл для себя лично возможность жить жизнью высшей среди скромной и неизбежной действительности каждого дня.
Без юмора живут только глупые.
Мудрец под конец жизни понимает, что смерть страшна только со стороны, для близких людей, но для себя смерти нет, и сам человек в себе как родится бессмертным, так и уходит от нас…
В любви можно доходить до всего, всё простится, только не привычка.
Я хотел бы так полюбить, чтобы не мною любовь владела, эта слепая сила, а я сам бы стал её хозяином.
Уметь переносить свою старость — это великое геройство.
В основе творчества лежит поведение писателя. Он должен соблюдать в поступках величайшую осторожность.
Любовь на земле есть единственная достойная удивления сила.
Любовь на земле есть единственная достойная удивления сила.
У победителя счастье. И только счастливый может великодушно любить. Неудачник хватается за любовь, как утопающий за соломинку, и его любовь – это любовь для себя.
Мужчина должен быть властелином своего чувства, женщина должна отдаться — на этом построена вся человеческая жизнь.
Брак есть средство спасения себя от страсти в любви.
Настанет время, когда все будут ездить на машинах, и лишь у самых богатых останется время, чтобы ходить пешком.
Радость и счастье — это дети любви, но сама любовь, как сила, — это терпение и жалость.
Мы часто видим, что мужчина кое-какой, а женщина превосходная. Это значит, мы не знаем скрытого достоинства этого мужчины, оцененного женщиной: это любовь избирательная, и, вероятно, это-то и есть настоящая любовь.
Нужно, чтобы каждый человек нашёл для себя лично возможность жить жизнью высшей среди скромной и неизбежной действительности каждого дня.
Идеал – движение: горе и счастье одинаково могут открыть и закрыть путь.
Правда — это значит победа совести в человеке.
Мир на земле возможен лишь при каком-то гармоническом соотношении души с разумом. Господство же разума приводит к голой технике и к войне.
Мой враг в творчестве – это прежде всего моё собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий и на этом повторении строить своё благополучие.
Хоть бы минутку побыть с самим собой и собраться с силами — вот это нужно человеку, иначе он вывёртывается весь наружу и в своих делах не узнаёт себя самого.
Любовь — это значит бороться за любимого человека.
Поезд тронулся, мы остались одни. На площадке омнибуса мы молча стояли и не решались говорить. Между нами был большой букет роз, но они не пахли. «Не пахнут розы»… «Ну говорите же», — сказала она… И я ей всё сказал, бессвязный бред о любви, просил её руки. Она была в нерешительности. Мы сошли с конки, был сильный дождь. Я всё время без перерыву ей говорил, клялся, что люблю. Она молчала. Когда пришли к воротам, она меня расцеловала неожиданно, быстро. «До завтра, — сказала она. — У статуи. При всякой погоде». Утром она пришла ко мне на квартиру и дала письмо, там было написано: я вас не люблю… Но её лицо говорило другое, она чуть не плакала. Мы пошли в ботанический сад (…) Простились в Люксембургском саду, я плакал, она меня целовала. Я в тот же день уехал в Лейпциг и поселился на старой квартире. Через день А. И. приносит письмо из Парижа, которое оканчивалось: судите меня…
Большой зелёный луг, парк, кажется, Булонский лес. Мы высаживаемся на луг, идём под руку, она говорит: и так вот будем всю жизнь идти вместе… Дальше пока ещё тяжело писать. Я пропускаю… Мы расстались почему-то на кладбище: сидя в густой зелени, на могильной плите, мы без конца целовались. Я помню, нас немного смутили две старые набожные женщины в чёрном.
Что есть художество? Вот какая-нибудь пичужка сидит на ветке, шишку долбит, и носик у неё кривой, и, с одной стороны, линия этого носика есть часть траектории чего-то огромного, вроде Марса а с другой — это великое предстоит сердцу умильно, понятно, ответно — восхищение от пустяка и пустяк это всё…
Есть люди, которые живут на ходу — остановился и стал бессмысленным. И есть читатели, которые массу читают, но после прочтения ничего не помнят. Так теперь похоже и мы все в государстве Российском в заключение Нового года: испытав такую жизнь, никто не знает, что будет дальше и что нужно делать. Я вам скажу, что нужно делать: нужно учиться, граждане Российской республики, учиться нужно, как маленькие дети. Учиться!
Восточные люди крах личного усилия объясняют судьбой: судьба! у социалистов судьба — экономическая необходимость, у моралистов — долг, у художников — скука.
Написал рассказ для маленьких детей «Утенок-стахановец». Необычайная трудность этих рассказов состоит в том, чтобы добиться той глупинки или наивности среды, единственно в которой только и может плавать шлак мысли.
Царь не верил в себя, как в Помазанника, веру занимал у Распутина, тот захватил власть и втоптал царя в грязь. Хлыст Распутин — разложение церкви, Николай — разложение государства соединились в одно для погибели старого порядка (народ вопил об измене). Министры говорят речи, обращаясь к столичным советам, съездам, к советам съездов, к губернским комитетам, уездным, волостным и сельским. А во всех этих съездах, советах и комитетах разные самозваные министры тоже говорят речи, и так вся Россия говорит речи, и никто ничего не делает, и вся Россия сплошной митинг людей. Нытиков теперь нет, много испуганных, но нытиков нет: жизнь интересная.
Одно время, когда я был на просеке, явилось солнце, и в оснеженном еловом лесу на просеке было до того прекрасно… Вот бывает красиво так, что хочется из этого что-нибудь делать и тут же записывать в книжечку, по бывает до того красиво, что и в голову не приходит записывать, а только жить хочется, и вот это именно и есть настоящее счастье!
Вся жизнь русского народа выразилась в двух её пророках: Достоевском и Толстом. В «Бесах» «общее дело» вскрыто как личное дело властолюбцев. Властолюбие как сила греха. Истоки властолюбия — самообман.
Война (4 утра 22 июня). Ефимов, механик, сын хозяйки нашей в Глухове, сегодня около двух дня вылез из клети и сказал: «Знаете или не знаете?» И, увидев, что не знаю: «Сегодня в 4 утра фашистская Германия» и проч. И всё полетело… Первое было, это пришло ясное сознание войны, как суда народа. Еще подумалось о причинах, что, вероятно, Гесс договорился с англичанами и они согласились мириться за счет России, если немцы сумеют свергнуть коммунизм. <,…>, 24 июня. Читал речь Черчилля о нападении на Россию Гитлера и не поверил искренности, как, наверно, у нас и никто не верит. Думаю, что Гитлер войной с Россией хочет заработать себе мир с Англией. А впрочем, как и в 1914 году, чего-то мы не знаем.
В том-то и дело, что и та любовь (от бога), и эта любовь (от страсти) автономны, и если женщина разлюбит, бог почему-то не заступается. Так что, как бы мы ни любились, несчастие допустимо. Значит, держись в любви своей так высоко, чтобы, встав на цыпочки, на большие пальцы, земли касался бы, а концами длинных пальцев руки доставал бы до неба, — в такой любви тебя не унизит никакое несчастие.
Революция делает то же, что делает ветер в природе: рожденный неравенством распределения тепла на земле, ветер равняет тепло и всюду разносит семена, но растут семена сами, пользуясь теплом и светом солнца и питаясь от земли и воздуха.
Бывает любовь от щедрости, много дано и через край переливается. А то любовь бывает и от скупости: живет человек очень скупо, будто сундук у него есть особый, и он туда всё складывает, а сам не ест. Но приходит час, и сундук открывается: душа, ешь, пей и веселись! — и это тоже любовь. А то бывает, для себя от жизни остается только боль и эта боль собирается, собирается и вдруг сразу вся переходит в страх за жизнь другого, а себе стало хорошо, и вот это хорошее есть тоже любовь.
Привычка. Читал «Старосветские помещики» и вот теперь только на старости лет понял, из-за чего написана эта вещь: сила привычки религиозно противопоставлена рациональным начинаниям. Это восточная вещь. Так живут китайцы… Выходит так, что страсть бессильна, любовь и любовь сильная рождается в привычках. <,…>, Всё возвращаюсь к «Старосветским помещикам» — вот удивительный, почти какой-то научный химический эксперимент: писатель устранил все факторы быта, оставил одну привычку и показал нам, что истинная, прочная, настоящая любовь держится привычкой.
Когда люди живут в любви, то не замечают наступления старости, и если даже заметят морщину, то не придают ей значения: не в этом дело. Итак, если бы все люди любили друг друга, то вовсе бы и не занимались косметикой.
Хорошо, что вспомнилось в этот день… <,…>, … читал сегодня Карамзина о Париже, и вот воробей в Люксембургском саду встал передо мной в ярком первовесеннем свете, какая-то дама бросала ему крошки хлеба, я загляделся — и вдруг она*, в розовом вся, смеющаяся, пришла. — Вы запоздали, — сказал я. — Так нужно, — ответила она, — нельзя же мне первой… Правда: первой на первое свидание, как это можно! Нам, неопытным и выученным по романам, кажется, что женщины должны стремиться ко лжи и т. д., между тем они искренны до такой степени, что мы и вообразить это себе без опыта не можем, только эта искренность, сама искренность совсем не похожа на наше понятие о ней, мы смешиваем её с правдой.
Поэзия как и любовь — это явления таланта, а талант от бога. Вот почему ни поэзию, ни любовь нельзя делать собственностью. Непременно у человека, создавшего себе в поэзии или в любви фетиш, является драма, которая была в любви у Хозе (Кармен), в поэзии Блока. Словом, талант — это путь, но не сущность. И если сущность есть бог, то подмена её фетишем порождает собственность, а собственность всегда разрешается драмой.
Слова в любви бывают самые простые и о простых вещах… Но если начинаются слова изнутри, огненные, страстные, то это идет за счёт любви, и получается та самая песнь песней, которую мы слышим с незапамятных времён. Смысл этой песни песней — призыв к священной брачной ночи жизни…
Не знаю, любит ли она, как мне хочется, и я люблю ли её, как надо, но внимание наше друг к другу чрезвычайное, и жизнь духовная продвигается вперед не на зубчик, не на два, а сразу одним поворотом рычага на всю зубчатку. <,…>, Какое же это счастье быть избранным: ведь много-много разных людей проходило, и напрашивалось, и, узнав свое «нет», уходило в Лету. Но я пришёл, и мне ответилось «да», и среди множества званых я один стал избранным. А сколько тоже и их проходило и прошло, и только единственная получила мое «да» и стала избранной, и мы оба избранные без вина напиваемся и блаженствуем в задушевных беседах. Я будто живую воду достаю из глубокого колодца её духа, и от этого в лице я нахожу, открываю какое-то соответствие этой глубине, и лицо для меня становится прекрасным. От этого тоже лицо её в моих глазах вечно меняется, вечно волнуется, как звезда.
Закончена в отделку «Кащеева цепь». Роман был начат в 1922 году, значит, писался 6 лет. В основу второй части, где изображается любовь, положено личное переживание в 1902 году. Единственное сохранившееся письмо моей невесты с отказом мне во всё время писания лежало под руками и давало мне силу писать. По возвращении из Питера, когда откроется земля, я похороню его в землю, и это место будет могилой моей любви. <,…>, Кончилась алмазная весна света, плачет серыми слезами весна. Сухие глаза у меня, слёзы мои выливаются внутрь, и никто их не может увидеть.
Несчастье всего нашего существования в том, что мы живём в стороне от нашей души и что мы боимся малейших её движений.
Был ли сегодня хороший день или худой — не знаю. У меня в душе, как в природе поздней осенью, крутит и мутит тоска. Сегодня я заметил только, что на фоне серого ствола большого дерева трепетал один-единственный золотой листик.
Свобода просто избитое слово, она стала похожа на огромный хомут, в который одинаково проходит и слон, и лошадь, и осёл: всякое животное может пролезть через этот хомут, а воз остается на месте. В истинной свободе хомут по шее всякому животному и воз по силам (…). И эта свобода есть лишь другое название любви.Нет, свобода это еще не любовь. Свобода — это путь любви или: свобода — это свет любви на кремнистом пути жизни.
Свобода просто избитое слово, она стала похожа на огромный хомут, в который одинаково проходит и слон, и лошадь, и осёл: всякое животное может пролезть через этот хомут, а воз остается на месте. В истинной свободе хомут по шее всякому животному и воз по силам (…). И эта свобода есть лишь другое название любви.Нет, свобода это еще не любовь. Свобода — это путь любви или: свобода — это свет любви на кремнистом пути жизни.
В. Д. Лебедева. Я ей признался в чувстве своём, которого страшусь, прямо спросил: — А если влюблюсь? И она мне спокойно ответила: — Всё зависит от формы выражения и от того человека, к кому это чувство направлено, — человек должен быть умный. Ответ замечательно точный и ясный, я очень обрадовался. Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 часов до 11 вечера. <,…>, Ко мне подходит то, что есть у всех и считается у всех за обыкновенное, и потому они этого не замечают. А мне это приходит как счастье.
В природе русской мне больше всего дороги разливы рек — в народе русском его подъемы к общему делу — и как бывало на покосах, и в первое время войны, и в первые дни революции.
Политика сейчас — это как религия в прежнее время.
Схватила меня сегодня тоска о том, что дырка у меня в душе, треснуло что-то в ней и туда, в щель, потекло моё время. Пробую за то схватиться, за другое, ни в чем работа не клеится, и ничто не может заклеить мою щель. И так это мне больно, что жизнь проходит невидимо, и я не знаю, куда протянуть мне руку, чтобы к чему-нибудь привеситься, к подножке, к буферу или к багажнику.
Тот не страшен, кто живёт своими чувствами и согласным с ними умом: это и есть человек, каким все мы должны быть. А страшен, кто обошёл свои природные страсти холодным умом и огонь души своей запер в стены рассудка.
Чехов — поэт нежных прикосновений к страдающей душе человека…
Ничего не могу сказать вам о том, как мне после севера показалось в нашем берёзовом лесу с высокой цветущей травой: это счастье пришло. А когда счастье приходит — уходят слова. Знаешь ли ты ту любовь, когда тебе самому от неё нет ничего ни теперь и не будет, а ты всё-таки любишь через это все вокруг себя и ходишь по полю и лугу и подбираешь красочно одно к одному, синие васильки, пахнущие мёдом, и голубые незабудки.
Вчера у нас был разговор о победителе, которого не судят. Так представилось всё, что война идёт, конечно, за единство хозяйственного управления миром: Англия давно стремится к этому, Америка этим тоже теперь занята, Россия и Германия, — и говорить нечего! Все стремятся к единству, но разными путями, и на путях встречаются врагами. Так что война происходит за пути к единству. Германия стремится достигнуть цели путём господства немцев над всем миром. Русские против господства наций отдельных, и самое господство уничтожают посредством механизма управления. Так вот теперь будет в нашем суде решать всё победа… Мира теперь так хочется всем, что если кто устроит мир, тому от всех будет и признание, и прощение, и забвение ужасного прошлого.
Что такое романтик? Это поэт, принимающий поэтическое слово, как дело, как жизнь. Поэтому романтик всегда стоит у порога трагедии. Это детство, продлённое в юность, и юность, сохранённая в мужестве. Это вера в достижение невозможного. Множество людей, коснувшись этой стихии, потом вздыхают всю жизнь, другие злобятся на обман — скептики, сатирики, третьи (обезьяны) иной породы и, не зная никогда этого чувства, делают своё дело. В богатырях земли бессознательно живёт это чувство, как невскрытый подземный пласт плодородия лежит под цветами луга…
Дыхание жизни и смерти. Темно и ужасно всё нависло, капель. Есть глубже тоски слой души, царство безнадежности. Вести оттуда тем ужасны, что не оставляют от прошлого ничего: как будто жизни во времени вовсе не было, и всё прошлое такое же тусклое пятно, как это серое небо. По-иному сказать: вот ты жил и копил всю жизнь, а когда пришел чёрный день, то из копилки нечего взять.
Вся любовь, как вода, каждый берёт из неё сколько может зачерпнуть своим ведром. К воде приходят с ведром, к любви — с душой. Бывают и вёдра побольше и поменьше, а уж души! Вот оттого всё по-разному и понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и о своём говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришёл на берег океана. Так вот отчего все бывают так глупы, когда говорят о любви: это оттого, что о любви говорят они лишь в меру своего опыта. Речь идет об океане, а они говорят каждый только о том, что мог он зачерпнуть своей личной посудиной. Выхожу, друзья мои, на берег, бросаю своё личное ведерышко в океан, складываю руки на груди своей, как складывал в детстве своем на молитве, и перед всем океаном, горящим в вечерних лучах, по-детски шепчу о своём личном.
Художник пишет чёрта, возможно, ему за эту работу скоро дадут пенсию, и очень может случиться самое худшее: он сам увидит, что всё своё дарование отдал на изображение чёрта…
Мы принимали крещение от Августа Бебеля за благоговейным чтением его книги «Frau und Sozialismus». Перед наступлением момента света мной овладели две идеи этой книги, первая, что близко время мировой катастрофы, и вторая, что женщина после этого, «женщина будущего» явится такой, как я желал в сокровенной глубине детства своего. <,…>, И мы пошли за мир и женщину будущего в тюрьму. Допросы, жандармы, окно с решёткой, и свет в нём… Женщина будущего, кто она, мать, сестра, невеста, в сердце рядового, в его смятенной, смущённой душе рождается образ Прекрасной Дамы, — нужно быть рядовым!
Гигиена любви состоит в том, чтобы не смотреть на друга никогда со стороны и никогда не судить о нем вместе с кем-нибудь. До тех пор, пока я не умел пользоваться этими правилами, я то время теперь чувствую, как будто не было у меня ни мыла, ни полотенца, и я ходил неумытым.
Особенно интересна Гиппиус: она представляется холодной снежной Дамой: смерть от весеннего луча — вот все её страхи.
Теперь, когда много лет прошло и я все испытал, я думаю, что не горе дает нам понимание жизни всей во всем родстве, как я ее в ту ночь понимал, а все-таки радость, что горе как плуг, только пласт поднимает и открывает возможности для новых жизненных сил. Но есть много наивных людей, кто понимание наше жизни других людей в родстве с нами прямо приписывают страданию. И мне тоже было тогда, как будто болью своей я вдруг стал все понимать. Нет, это не боль, а радость жизни открывалась во мне из более глубокого места.
О, как же опошлено это французское: «Ищите женщину! » А между тем этим сказано, что в глубине всего искусства только женщина, и если нет её, то нет и самого искусства, нет поэзии и только «проза». Женщина — это очаг искусства, и чем дальше отходит артист от очага, тем прозаичней он.
Так создается это чрезвычайно странное состояние, как в театре: каждый из неподвижно сидящих зрителей, каждый в отдельности готов идти за своим Верховным главнокомандующим, но никто не пойдёт, когда представление кончится, и все пойдут по домам.
Теперь, когда немцы обманули, тут уже Америка не купит нас консервами. На каждой улице теперь мальчишки гоняют и гремят консервными банками. Это не банки — это русские косточки гремят. Нет, теперь уж больше не обманешь, не купишь. Русский народ впервые понял себя: не на стороне спасение, а в себе.
С годами очень устаёшь от веры в человеческие достижения, и так мало-помалу все мы делаемся до известной степени пессимистами, <,…>, вот тут только и начинает человек мало-мальски походить на человека, когда он разочаруется в человечестве.
В Галиции есть мечта о великой чистой прекрасной России. Гимназист, семнадцатилетний мальчик, гулял со мной по Львову и разговаривал на чистом русском языке. Он мне рассказывал о преследовании русского языка, не позволяли даже иметь карту России, перед войной он принужден был сжечь Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского. — Как же вы научились русскому языку? — Меня потихоньку учил дедушка — дедушку взяли в плен. А я учил других, и так пошло. Мы действовали, как революционеры, мы были всегда революционерами.
Не знаю, зачем счастливому чужую жизнь наблюдать, он как бы идет под зонтиком, и вода вся, падающая на него, скатывается. Несчастный, дойдя до последнего несчастья, вывертывается, как зонтик иногда от сильного ветра — хлоп! и вывернулся вверх чашей, — и вода, падающая сверху, в него собирается.
Раб, терпя, всё откладывает в будущее, господин сегодня же открыто вступает в борьбу за своё настоящее. Господин — властитель настоящего дня, раб — будущего.
Аскетизм как цель есть величайшая нелепость. Он есть покров ханжи и лицемерия. Настоящий аскетизм является сам собой, как морщины па лбу, как следствие глубочайших переживаний.
Люди настоящие, смиренные не знают света, исходящего от них. Вообще лучшее человеческое даётся даром <,…>, — это такой же дар, как свет, вода. Добро, красота есть дар природы.
Когда человек любит, он проникает в суть мира…
Любовь к природе, как и родине человека, везде одинакова: и в голодную степь будет тянуть, если в ней родиться…
Только быки борются своей силой, а человек борется тем, за что держится: во что верит, тем и бьёт.
Прочитав прекрасную книгу, я думаю: «Вот я её в день прочитал, а ведь чтобы написать её, он истратил всю жизнь!» Выслушав весной первый зелёный шум у берёзы, я говорю: «Чтобы так прошуметь, ведь она полвека росла!»
Улыбка — это единственное, чего не хватает в Евангелии…
Грех существует, когда есть страх, и страх бывает, когда близко наказание, но если нет страха и опасности, то нет и чувства греха и делай как хочешь. <,…>, Так легкомыслие мчалось на коне Случая, минуя до поры до времени волчьи ямы Греха.
Около себя люди никогда ничего не видят, чтобы увидеть, нужно прийти кому-то со стороны.
Идея вечности рождается из любви к жизни, когда вся любовь сосредоточивается на мгновении настоящего, то это мгновение, — подлинность после становится, как вечность. Вечность есть сила жизни, и тут бесконечная радость.
Никакого нет в жизни правила, оно приходит потом, когда человек отжил и вывел… Правило всегда мертво. Оно всегда мертвит. Оно успокаивает. Оно плоды усталости. И всегда чужое. Своё ещё полбеды. Власть чужих людям правил.
Из раненой души вытекает любовь. Любовь — это кровь души.
И вот передо мной большой, большой пруд, как озеро. Фонтан бьёт… Деревья склоняются над водой. Большие зелёные шайки склонённых ив я обнимаю. Я такой большой, что могу обнять каждое это доброе зелёное дерево. Вода поднимается, горкой уходит к небу, а небо странное большое… и светлое. И где-то там, в самой, самой середине, растёт жёлтый золотой цветок… Поток множества маленьких искорок-цветков везде, куда ни взглянешь. Эта золотистая пыль от того цветка рассеяна в небе… Да, да, небо… Конечно, небо… Конечно, тут и лежит эта тайна… Она открыта. Вот она, бери смело, бери её. Да, конечно же, так это ясно: небо бесконечно большое, этот цветок посредине — красота. Значит, нужно начинать оттуда…Красота управляет миром. Из неё рождается добро, и из добра счастье, сначала моё, а потом всеобщее…
Понимающих литературу так же мало, как понимающих музыку, но предметом литературы часто бывает жизнь, которою все интересуются и потому читают и судят жизнь, воображая, что они судят литературу.
Минуты откровенности могут отравить дружбу: не всё друг может вынести, минуты откровенности — это векселя, даваемые… деньги в долг.
Рано или поздно все тайны будут непременно раскрыты. Нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Разговор выявляет своё первенство, а внимание рождает друзей. Вот почему разговор серебро, а молчание золото.
Так ясно, что надо делать для понимания мира: нужно отказаться от себя (эгоизма), и тогда душа будет светиться (поэзия и есть свет души).
Близко-близко я подступал к счастью, и вот, кажется, только бы рукой взять его, да тут-то как раз вместо счастья — нож в то самое место, где счастье живёт. Прошло сколько-то времени, и привык я к этому своему больному месту: не то чтоб помирился, а так иначе стал всё понимать на свете: не в ширину, как раньше, а в глубину, и весь свет для меня переменился, и люди стали приступать ко мне совсем другие.
Я потому называю страшным Ваше письмо, что оно пустое, голое, как скелет, и в то же время искреннее (скелеты — самые искренние).
Помню, после поездки на фронт во время войны с Германией, я почувствовал очень остро несоответствие маленькой текущей литературы с адским величием картины мирового зла, так и теперь, вижу, пресса не стоит на уровне дела.
