Может быть, она не была еще влюблена, но при первом случайном препятствии или внезапном гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в ее сердце.
Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был корнетом в гвардию, отец не щадил ничего для приличного его содержания, и молодой человек получал из дому более, нежели должен был ожидать. Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти, играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости.
Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение.
От роду 23 года, роста середнего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось.
У нас что свисти, что нет: а денег все нет как нет.
Где стол был яств, там гроб стоит.
Удались от зла и сотвори благо, да ведь на чужой рот пуговицы не нашьешь.
Уверенный в ее привязанности, никогда не мог он добиться ее доверенности.
Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.
Брак пугал ее как плаха, как могила.
В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять.
Человек, не повинующийся законам рассудка и привыкший следовать внушениям страстей, часто заблуждается и подвергает себя позднему раскаянию.
Надобно вам знать, что я готовился не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее…
Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом у Кирила Петровича прямо высказывал свое мнение, не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выйти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул, что навсегда отбил у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.
Она не путалась шелками, подобно любовнице Конрада, которая в любовной рассеянности вышила розу зеленым шелком.
Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки.
Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях.
– Если решитесь прибегнуть ко мне, – сказал он, – то принесите кольцо сюда, опустите его в дупло этого дуба, я буду знать, что делать.
Он тихо обнял стройный ее стан и тихо привлек ее к своему сердцу.
Государь мой премилостивый, Я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною, а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их не стерплю – потому что я не шут, а старинный дворянин. – За сим остаюсь покорным ко услугам Андрей Дубровский.
Где стол был явст, там гроб стоит.
Было бы корыто, а свиньи-то будут.
Обо всем хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась.
Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы.
Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты.
Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых, он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения.
Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение.
Нет! нет! пускай же и ему не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня». Владимир стиснул зубы, страшные мысли рождались в уме его.
Можем мы лишиться имения, на владение которым имеем неоспоримое право.
Итак, всё кончено, – сказал он сам себе, – еще утром имел я угол и кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты.
Плетью обуха не перешибешь.
Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург на восьмом году своего возраста, со всем тем он романически был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими радостями.
Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во рту не было… да и пойдет ли вино на ум, слыхано ли дело, — подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора… Эк они храпят, окаянные, всех бы разом, так и концы в воду.
Внезапное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на его воображение и отравило его торжество.
Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти, играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости.
На чужой рот пуговицы не нашьешь.
Где стол был яств, там гроб стоит.
Будучи ровесниками, рожденные в одном сословии, воспитанные одинаково, они сходствовали отчасти и в характерах, и в наклонностях. В некоторых отношениях и судьба их была одинакова: оба женились по любви, оба скоро овдовели, у обоих оставалось по ребенку.
Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи то будут.
Кирила Петрович выписал из Москвы для своего маленького Саши француза-учителя, который и прибыл в Покровское во время происшествий, нами теперь описываемых.
Может быть, она не была еще влюблена, но при первом случайном препятствии или внезапном гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в ее сердце.
Нет, нет, – повторяла она в отчаянии, – лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского.
Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение.
Князю было около пятидесяти лет, но он казался гораздо старее. Излишества всякого рода изнурили его здоровие и положили на нем свою неизгладимую печать. Несмотря на то, наружность его была приятна, замечательна, а привычка быть всегда в обществе придавала ему некоторую любезность, особенно с женщинами. Он имел непрестанную нужду в рассеянии и непрестанно скучал.
Уверенный в ее привязанности, никогда не мог он добиться ее доверенности.
Привыкнув к рассеянности, он не мог вынести уединения и на третий день по своем приезде отправился обедать к Троекурову, с которым был некогда знаком.
Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того…но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
Разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а богу не все ли равно!
– Врешь братец, какие тебе документы. На то указы. В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение.
Не мог удержаться от некоторой зависти.
Я не трону его, воля ваша для меня священна.
Нетерпеливость и решительность его характера.
Воспитанные одинаково, они сходствовали.
Роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно.
Их была одинакова: оба женились по любви, оба.
Мысль потерять отца своего тягостно терзала его сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письма своей няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получал он от отца писем и не подумал о нем осведомиться, полагая его в разъездах или хозяйственных заботах.
Бессовестный ты, право, бессовестный!
Владимир Дубровский несколько раз сряду перечитал сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург на восьмом году своего возраста, со всем тем он романически был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими радостями.
Служанки сбежались, раздели ее, насилу-насилу успели ее успокоить холодной водой и всевозможными спиртами, ее уложили, и она впала в усыпление.
Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом у Кирила Петровича прямо высказывал свое мнение, не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина.
Надобно вам знать, что я готовился не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее…
С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно, несмотря на то, они были ему преданы: они тщеславились богатством и славою своего господина и в свою очередь позволяли себе многое в отношении к их соседам, надеясь на его сильное покровительство.
Чему смеетеся, бесенята, – сказал им сердито кузнец. – Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь.
Несмотря на необыкновенную силу физических способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселе.
Ну, дети, прощайте, иду куда бог поведет, будьте счастливы с новым вашим господином.
В ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце мое смирилось.
Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.
Надеюсь, что вы не заставите меня раскаяться в моей снисходительности.
Удались от зла и сотвори благо, – говорил поп попадье, – нечего нам здесь оставаться. Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось.
Дети, прощайте, иду куда бог поведет.
Слыхано дело, ваше превосходительство, – продолжал он, – псари вводят собак в божию церковь! собаки бегают по церкви. Я вас ужо проучу…
Но в зале встретила их Марья Кириловна, и старый волокита был поражен ее красотой. Троекуров посадил гостя подле ее. Князь был оживлен ее присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь ее внимание любопытными своими рассказами.
Я отказался от мщения, как от безумства.
Нет, Кирила Петрович: мой Володька не жених Марии Кириловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки.
Она с большей и большей доверчивостью предавалась увлекательной привычке.
Речь молодого Дубровского, его звучный голос и величественный вид произвели желаемое действие.
Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною — и барышни насмешливо за ними примечали.
Тут раздался легкий свист, и Дубровский умолк. Он схватил ее руку и прижал к пылающим устам. Свист повторился.
Не понимали, что с ним сделалось, и Кирила Петрович решил, что он объелся.
Вдруг он поднял голову, глаза его засверкали, он топнул ногою, оттолкнул секретаря с такою силою, что тот упал, и, схватив чернильницу, пустил ею в заседателя.
Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдаленную губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии.
Я согласилась, я дала клятву, – возразила она с твердостию, – князь мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты… Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас.
Отвечала ничего. В этих словах видела она предисловие к ожидаемому признанию.
Где стол был яств, там гроб стоит.
Маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния.
А другие разбрелись по лесу или прилегли соснуть, по русскому обыкновению.
Замолчал, усталость и винные пары мало-помалу превозмогли его боязливость, он стал дремать, и вскоре глубокий сон овладел им совершенно.
Простите, – сказал Дубровский, – меня зовут, минута может погубить меня. – Он отошел.
Один только человек не участвовал в общей радости.
Пафнутьич открыл глаза и при бледном свете осеннего утра увидел перед собой Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет, а другою отстегивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер. – Кесь ке се, мусье, кесь ке се?[7] – произнес он трепещущим голосом. – Тише, молчать, – отвечал учитель чистым русским языком, – молчать, или вы пропали. Я – Дубровский.
Тщеславиться всем, что только ни окружало его.
Они гордо взглянули друг на друга, и Дубровский заметил злобную улыбку на лице своего противника.
Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты.
Троекуров, надменный в сношениях с людьми самого высшего звания, уважал Дубровского, несмотря на его смиренное состояние.
Движимый злобой и отчаянием.
Домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума. Несмотря на необыкновенную силу физических способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселе.
Привыкла скрывать от него свои чувства и мысли, ибо никогда не могла знать наверно, каким образом будут они приняты.
Удовлетворенное мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние, наконец, восторжествовали.
Не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассудках, учитель был для нее род слуги или мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною.
Удались от зла и сотвори благо.
— Он и не знал ничего, впрочем, как и я.
Углублялся в чащу дерев, движением и усталостию стараясь заглушать душевную скорбь.
Мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною.
Удались от зла и сотвори благо.
— Неужели ты мог подумать, что я сам тебе о них не напомню?
Разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а богу не все ли равно.
Ты смотришь на меня как дитя с антиалкогольного плаката: «Папа, не пей!»
Последний раз перешел за порог своего дома.
В домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного.
Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи.
– Нет, – отвечал он сурово, – псарня чудная, вряд людям вашим житье такое ж, как вашим собакам». Один из псарей обиделся. «Мы на свое житье, – сказал он, – благодаря бога и барина не жалуемся, а что правда, то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку. Ему было б и сытнее и теплее.
Замолчал и предался снова размышлениям.
Я отказался от мщения, как от безумства.
Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника. Княгиня вскрикнула и с ужасом закрыла лицо обеими руками. Дубровский был ранен в плечо, кровь показалась. Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных рук вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи.
Судьи, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова.
Как легкая тень, молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания.
Удивлялись одному – поместия Троекурова были пощажены, разбойники не ограбили у него ни единого сарая, не остановили ни одного воза. С обыкновенной своей надменностию Троекуров приписывал сие исключение страху, который умел он внушить всей губернии, также и отменно хорошей полиции, им заведенной в его деревнях.
Выказывал все пороки человека необразованного.
Дубровский нахмурился. «Послушай, Архип, – сказал он, немного помолчав, – не дело ты затеял. Не приказные виноваты. Засвети-ка фонарь ты, ступай за мною.
Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию.
– Суета сует, – сказал священник, – и Кирилу Петровичу отпоют вечную память, все как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а богу не все ли равно!
Человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение.
Обстоятельства требуют… я должен вас оставить, – сказал он наконец, – вы скоро, может быть, услышите… Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться…
И вестимо, барин: заседателя, слышь, он и в грош не ставит, исправник у него на посылках. Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.
Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.
Любопытство ее было сильно возбуждено. Она давно ожидала признания, желая и опасаясь его. Ей приятно было бы услышать подтверждение того, о чем она догадывалась, но она чувствовала, что ей было бы неприлично слышать таковое объяснение.
Господь упаси и избави: у него часом и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкурку, да и мясо-то отдерет.
От природы не был он корыстолюбив, желание мести завлекло его слишком далеко.
Делайте, что хотите, – отвечал им сухо Дубровский, – я здесь уже не хозяин. – С этим словом он удалился в комнату отца своего и запер за собою дверь.
Вязать!» – закричал тот же голос, – и толпа стала напирать… «Стойте, – крикнул Дубровский. – Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети.
Кирила Петрович, оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперед, насвистывая: «Гром победы раздавайся», что всегда означало в нем необыкновенное волнение мыслей.
Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты.
Удовлетворенное мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние, наконец, восторжествовали.
Дубровский приставил фитиль, выстрел был удачен: одному оторвало голову, двое были ранены.
При выходе из рощи увидели кистеневскую деревянную церковь и кладбище, осененное старыми липами.
Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника.
Стойте, – крикнул Дубровский. – Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.
Наедине с молодою женою князь нимало не был смущен ее холодным видом. Он не стал докучать ее приторными изъяснениями и смешными восторгами, слова его были просты и не требовали ответов.
Голоса подьячих доходили до него, они хозяйничали, требовали то того, то другого и неприятно развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец все утихло.
Думал Кирила Петрович, расхаживая по комнате и сердито насвистывая Гром победы.
– Я хотел… я пришел… было проведать, все ли дома, – тихо отвечал Архип запинаясь. – А зачем с тобою топор?
Мысль ее лишиться слишком для него тяжела и что он не в силах согласиться на свой смертный.
Эк они храпят, окаянные, всех бы разом, так и концы в воду.
Постой, – сказал он Архипу, – кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их.
Нимало не был тронут откровенностию своей невесты. Напротив, он увидел необходимость ускорить свадьбу и для того почел нужным показать письмо будущему тестю.
Сей учитель понравился Кирилу Петровичу своей приятной наружностию и простым обращением.
Было холодно и принужденно. Князь о том не заботился. Он о любви не хлопотал, довольный ее безмолвным согласием.
Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассуд.
Воображая себя женою старого князя, он вдруг показался ей отвратительным и ненавистным… брак пугал ее как плаха, как могила… «Нет, нет, – повторяла она в отчаянии, – лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского.
Каков молодец! Не струсил, ей-богу, не струсил.
Троекуров был чрезвычайно им доволен, ибо принимал tous les frais князя, как знаки уважения и желания ему угодит.
Я слыхал, что Дубровский нападает не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а не грабит дочиста, а в убийствах никто его не обвиняет, нет ли тут плутни, прикажите-ка позвать вашего приказчика.
Он говорил о картинах не на условленном языке педантического знатока, но с чувством и воображением. Марья Кириловна слушала его с удовольствием.
Все слушали молча рассказ Анны Савишны, особенно барышни. Многие из них втайне ему доброжелательствовали, видя в нем героя романического, особенно Марья Кириловна, пылкая мечтательница, напитанная таинственными ужасами Радклиф.
И гордый Троекуров обещался, ибо, взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды и три тысячи душ родового имения, он до некоторой степени почитал князя Верейского себе равным.
Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребенком, не знаю, почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренький мальчик, но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши и что следственно ему не тридцать пять лет, а около двадцати трех.
Князю было около пятидесяти лет, но он казался гораздо старее. Излишества всякого рода изнурили его здоровие и положили на нем свою.
Она начинала понимать собственное сердце и признавалась, с невольной досадою, что оно не было равнодушно к достоинствам молодого француза.
Было бы корыто, а свиньи-то будут.
Ребята, вязать!» – закричал тот же голос, – и толпа стала напирать.
— Дубровский, ты труп! — От трупа слышу.
